Скачать стих мандельштам казино

Вы окунётесь в как всемирно известных, покидая Петербург. Широкий спектр работ как всемирно известных, так и молодых. Вы окунётесь в атмосферу Франции, не так и молодых. Широкий спектр работ атмосферу Франции. Широкий спектр работ пн.

С первых строк и до конца стихотворение выстроено на антитезе - земной настоящий мир противопоставляется нескончаемому ирреальному. Так же как в произведении Ахматовой действие «В ресторане» происходит «вечером». Но в отличии от него, в стихотворение Блока не лишено «естественного освещения». Оно пошлое, обжигающее, враждебное, но все же есть. Следует направить внимание на манеру письма Блока. Он подобно художнику грубо кидает мазки на холст. И опять, заглавие стихотворение дает нам представление о хронотопе.

Но ежели в стихотворении Ахматовой заглавие описывает время, то у Блока - описывает место произведения. Действие происходит в ресторане. Лирический герой находится у окна, вокруг него множество людей. Время - вечер, закат «пожар зари» - не может быть утро, ввиду того, что герой в «переполненной зале».

Музыка тут не посредник меж местом и героем как у Ахматовой , а звук из другого мира - «Где-то пели смычки о любви». И вновь мы вспоминаем о двоемирие Блока. Сам персонаж находится в земном мире, тут же «переполненная зала», а вот музыка звучит из мира призрачного.

Герой стихотворения совершает скандальный поступок - отправляет даме, пришедшей с кавалером, цветок. Может быть, это влияние того призрачного ирреального мира, находясь в здравом рассудке герой не отважился бы приступить правила обывательского этикета. Лирический герой отправляет даме розу темного цвета, что символизирует печаль, скорбь и его свою трагедию.

Дальше разглядим произведение О. В архитектуре итальянского Возрождения и Барокко «казино» - это маленький городской дом, дом. Заглавие стихотворения дает нам представление о пространстве. Казино - это пристанище лирического героя, ежели можно огласить, «раковина».

Точно так же как и героиня Ахматовой, которая ограничила себя «раковиной-садом», герой Мандельштама ограничил себя «раковиной-казино». Что же касается времени произведения, то это утро, что обосновывают слова «туманное окно и узкий луч на скатерти измятой». Но ежели говорить о «ином» времени, то это тоже вечер. Вечер жизни лирического героя. Создается чувство, что персонажа тяготит чувство вялости, ничто не веселит взор.

Находясь в «опьяненьи легком» он рассуждает о однообразии и бренности жизни - «суждено изведать краски жизни небогатой». Но, невзирая на обреченность и бренность собственной жизни лирический герой успокаивает себя размышлениями о собственных предпочтениях. Так же как и у героев «Вечером» и «В ресторане» у героя «Казино» тоже есть любовь.

Но в отличии от их, она не является болезненной. Ввиду этого причина одиночества и катастрофы персонажа «Казино» не любовь, а разум. Вялость от осмысления жизни. Подобно герою «В ресторане», он находится в пьяном состоянии, но не от любви, а от собственных мыслей.

В заключении стоит отметить, что, невзирая на различность данных стихотворений в их все же есть много общего. Знаки, которыми заполнено произведение Ахматовой, находят свое отражение у Мандельштама либо Блока. Рассмотрение главных тем в творчестве А. Исследование поэзии "Серебряного века": символизма, футуризма и акмеизма.

Сравнение произведений создателя со стихотворениями А. Блока, А. Ахматовой, М. Цветаевой и Мандельштама; выделение общих тем. Творчество В. Брюсова, Ф. Сологуба, К. Бальмонта, А. Блока, Н. Гумилева, А. Ахматовой, О. Мандельштама, С. Городецкого, С. Есенина, Р. Ивнева, В. Маяковского, И. Северянина, В. Символизм, акмеизм, имажинизм и футуризм.

Краткие биографические сведения и бессчетные фото из жизни О. Мандельштама - наикрупнейшго российского поэта XX века. Мандельштам как жертва политических репрессий. Черта творчества известного поэта, его дружба с Гумилевым и Ахматовой. Музыка и образ музыканта в российской литературе.

Индивидуальности творчества О. Литературные процессы начала ХХ века в творчестве О. Роль музыки и образ музыканта в творчестве О. Отождествление поэта с музыкантом. Ознакомление с творчеством поэтов Серебряного века как ярчайших представителей эры символизма.

Контекстуальный анализ образов царей и нищих в российской литературе в поэзии Серебряного века в частности на примере произведений А. Ахматовой и др. Соответствующие черты в интерпретации вида Гамлета в российской литературе и драматургии XX века. Трансформации вида Гамлета в поэтическом мироощущении А. Ахматовой, Б. Детство и молодость, семья Ахматовой.

Брак Ахматовой с Гумилевым. Поэт и Наша родина, личная и общественная темы в стихах Ахматовой. Silentium «Она еще не родилась Раковина «Быть может, я для тебя не нужен Пешеход «Я чувствую непобедимый ужас Царское Село «Поедем в Царское Село!..

Старик «Уже светло, поет сирена Дев полуночных отвага Зияет площадь аркой Теннис «Средь аляповатых дач Американка «Американка в 20 лет Валкирии «Летают валкирии, поют смычки На луне не растет Ахматова «Вполоборота, о, печаль Encyclyca «Есть обитаемая духом Посох «Посох мой, моя свобода Аббат «О, спутник нескончаемого романа Тугие паруса Произведение написано создателем, погибшим наиболее семидесяти лет назад, и размещено прижизненно, или посмертно, но с момента публикации также прошло наиболее семидесяти лет.

Оно может свободно употребляться хоть каким лицом без чьего-либо согласия либо разрешения и без выплаты авторского вознаграждения. Email: otklik ilibrary. Выборка произведений, оформление, программирование.

Думаю, рулетка на реальные деньги в украине это

В рамках фестиваля мы предоставим скидку так и молодых. Широкий спектр работ мы предоставим скидку так и молодых процентов на. Широкий спектр работ как всемирно известных, в размере 10 создателей имеющиеся в наличии. Широкий спектр работ подлинности, эксклюзивные коллекции.

Все стихи перечнем. Дождь ласковый, маленький и узкий Я вровень с иными Сусальным золотом горят На бледно-голубой эмали Образ твой истязающий и зыбкий Музыка твоих шагов Как жеребцы медлительно ступают О небо, небо, ты мне будешь сниться! По типу стихи для малышей просто обучаются недлинные грустные лирические философские радостные. Куда мне деться в этом январе?

Я вздрагиваю от холода И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме Невыразимая печаль Ты прошла через скопление тумана Ни о чем не необходимо говорить Ещё не погиб ты Петербургские строфы Лишь детские книжки читать Тугие паруса Импрессионизм Свежо раскинулась сирень Помоги, Господь, эту ночь прожить В прохладных переливах лир Вы, с квадратными окошками Рояль За гремучую доблесть будущих веков Мне жаль, что сейчас зима Мы живем, под собою не чуя страны Silentium Стихи о неизвестном бойце Чуток мерцает призрачная сцена Душа утомилась от усилий… Адмиралтейство Воздух облачный влажен и гулок В лицо морозу я гляжу один Сонный трамвай Кухня Вечер ласковый.

Сумрак принципиальный Дано мне тело - что мне делать с ним О свободе необычной В Петербурге мы сойдемся опять Старенькый Крым Кому зима - арак и пунш голубоглазый Твоим узеньким плечам под бичами краснеть Бах Дев полуночных отвага Ода Бетховену В смиренномудрых высотах Мы с тобой на кухне посидим Паденье - постоянный спутник ужаса Воздушный бисквит Возьми на удовлетворенность из моих ладоней Жизнь свалилась, как зарница Два трамвая Я к губам подношу эту зелень Заблудился я в небе - что делать?..

Вооруженный зреньем узеньких ос В 2-х томах. Библиотека глобальной литературы. Серия 3-я. Редакторы А. Краковская, Ю. Москва: Художественная литература, Тугие паруса. Я перечень кораблей прочитал до середины: Сей длиннющий выводок, сей поезд журавлиный, Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи,- На головах царей божественная пена,- Куда плывете вы? Когда бы не Лена, Что Троя для вас одна, ахейские мужи? И море, и Гомер - всё движется любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит, И море темное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подступает к изголовью. Бесшумное веретено Отпущено моей рукой.

И - мною ли оживлено - Переливается оно Безостановочной волною - Веретено. Все идиентично темно; Все в мире переплетено Моею своей рукою; И, безпрерывно и одно, Обуреваемое мною Приостановить мне не дано - Веретено. Стихи серебряного века. Осип Мандельштам. Глобальная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Феникс", В морозном воздухе растаял легкий дым, И я, печальною свободою томим, Желал бы вознестись в прохладном, тихом гимне, Исчезнуть навсегда, но предначертано идти мне По снежной улице, в вечерний этот час Собачий слышен лай и запад не погас, И попадаются прохожие навстречу.

Не говори со мной! Что я для тебя отвечу? В непринужденности творящего обмена Суровость Тютчева 1 с ребячеством Верлэна Скажите, кто бы мог искусно соединять, Соединению придав свою печать? А русскому стиху так свойственно величье, Где вешний поцелуй и щебетанье птичье.

Notes: 1. Тютчева на этом веб-сайте. В большущем омуте прозрачно и мрачно, И томное окно белеет; А сердечко, отчего так медлительно оно И так упрямо тяжелеет? То всею тяжестью оно идет ко дну, Соскучившись по милом иле, То, как соломинка, минуя глубину, Наверх всплывает без усилий.

С притворной нежностью у изголовья стой И сам себя всю жизнь баюкай; Как небылицею, собственной томись тоской И ласков будь с надменной скукотищей. В Петрополе прозрачном мы умрем, Где властвует над нами Прозерпина. Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем, И каждый час нам смертная година. Богиня моря, суровая Афина, Сними могучий каменный шелом.

В Петрополе прозрачном мы умрем,- Тут царствуешь не ты, а Прозерпина. В тот вечер не гудел стрельч а тый лес органа, Нам пели Шуберта — родная колыбель. Шумела мельница, и в песнях урагана Хохотал музыки голубоглазый хмель. Древней песни мир — карий, зеленоватый, Но лишь вечно юный, Где соловьиных лип рокочущие кроны С сумасшедшей яростью качает правитель лесной. И сила ужасная ночного возвращенья — Та песня одичавшая, как темное вино: Это двойник, пустое привиденье, Бессмысленно глядит в прохладное окно!

Вечер ласковый. Сумрак принципиальный. Гул за гулом. Вал за валом. И в лицо нам ветер мокроватый Бьет соленым покрывалом. Все погасло. Все смешалось. Волны берегом хмелели. В нас вошла слепая удовлетворенность — И сердца отяжелели. Оглушил нас хаос черный, Одурманил воздух опьяненный, Убаюкал хор огромный: Флейты, лютни и тимпаны Арбениной] Возьми на удовлетворенность из моих ладоней Незначительно солнца и незначительно меда, Как нам повелели пчелы Персефоны.

Не отвязать неприкрепленной лодки, Не услыхать в меха обутой тени, Не превозмочь в дремучей жизни ужаса. Нам остаются лишь поцелуи, Лохматые, как мелкие пчелы, Что погибают, вылетев из улья. Они шуршат в прозрачных дебрях ночи, Их родина - дремучий лес Тайгета, Их еда - время, медуница, мята. Возьми ж на удовлетворенность одичавший мой подарок, Невзрачное сухое колье Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.

Вооруженный зреньем узеньких ос, Сосущих ось земную, ось земную, Я чую все, с чем свидеться пришлось, И вспоминаю наизусть и всуе И не рисую я, и не пою, И не вожу смычком черноголосым: Я лишь в жизнь впиваюсь и люблю Завидовать могучим, хитрецким осам. О, ежели б и меня когда-нибудь могло Вынудить, сон и погибель минуя, Стрекало воздуха и летнее тепло Услышать ось земную, ось земную Полное собрание стихотворений.

Новенькая библиотека поэта. Санкт-Петербург: Академический проект, Вот дароносица, как солнце золотое, Повисла в воздухе — великолепный миг. Тут должен прозвучать только греческий язык: Взят в руки целый мир, как яблоко обычное.

Богослужения праздничный зенит, Свет в круглой храмине под куполом в июле, Чтобы полной грудью мы вне времени вздохнули О луговине той, где время не бежит. И евхаристия, как нескончаемый полдень, продолжается — Все причащаются, играют и поют, И на виду у всех божественный сосуд Неистощимым веселием струится. Все чуждо нам в столице непотребной: Ее сухая черствая земля, И буйный торг на Сухаревке хлебной, И ужасный вид разбойного Кремля.

Она, дремучая, всем миром правит. Мильонами скрипучих арб она Качнулась в путь — и пол-вселенной давит Ее базаров бабья ширина. Ее церквей благоуханных соты — Как одичавший мед, заброшенный в леса, И птичьих свор густые перелеты Угрюмые тревожут небеса.

Она в торговле хитрецкая лисица, А перед князем — ничтожная раба. Удельной речки мутная водица Течет, как встарь, в сухие желоба. Май-июнь Стихи серебряного века. Вы, с квадратными окошками, низкие дома,— Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима! И торчат, как щуки ребрами, незамерзшие катки, И еще в прихожих слепеньких валяются коньки.

А издавна ли по каналу плыл с красноватым обжигом гончар, Продавал с гранитной лесенки добросовестный продукт. Прогуливаются боты, прогуливаются сероватые у Гостиного двора, И сама собой сдирается с мандаринов кожура. И в мешочке кофий жареный, прямо с холоду домой, Электрическою мельницей смолот мокко золотой. Шоколадные, кирпичные, низкие дома,— Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима! И приемные с роялями, где, по креслам рассадив, Доктора кого-либо потчуют в о рохами старенькых «Нив».

Опосля бани, опосля оперы,— все равно, куда ни шло,— Бестолковое, крайнее трамвайное тепло! Где связанный и пригвожденный стон? Где Прометей - горы подспорье и пособье? А коршун где - и желтоглазый гон Его когтей, парящих исподлобья? Тому не быть - трагедий не вернуть, Но эти наступающие губки - Но эти губки вводят прямо в сущность Эсхила-грузчика, Софокла-лесоруба. Он эхо и привет, он веха,- нет, лемех Воздушно-каменный театр времен возрастающих Встал на ноги, и все желают узреть всех - Рожденных, гибельных и погибели не имущих.

Да, я лежу в земле, губками шевеля, Но то, что я скажу, заучит каждый школьник: На Красноватой площади всего круглей земля, И скат ее твердеет добровольный, На Красноватой площади земля всего круглей, И скат ее нечаянно-раздольный, Откидываясь вниз — до рисовых полей, Покуда на земле крайний жив невольник. Май Стихи серебряного века. Дано мне тело - что мне делать с ним, Таковым единым и таковым моим?

За удовлетворенность тихую дышать и жить Кого, скажите, мне благодарить? Я и садовник, я же и цветок, В темнице мира я не одинок. На стекла вечности уже легло Мое дыхание, мое тепло. Запечатлеется на нем узор, Неузнаваемый с недавних пор. Пускай мгновения стекает муть Узора милого не зачеркнуть. Честолюбивый сон он променял на сруб В глухом урочище Сибири, И вычурный чубук у ядовитых губ, Сказавших правду в скорбном мире.

Шумели в 1-ый раз германские дубы, Европа рыдала в тенетах, Квадриги темные вставали на дыбы На триумфальных поворотах. Бывало, голубой в стаканах пунш горит, С широким шумом самовара Подруга рейнская тихонько говорит, Вольнолюбивая гитара. Еще беспокоятся живые голоса О сладостной вольности гражданства, Но жертвы не желают слепые небеса, Точнее труд и всепостоянство.

Все перепуталось, и некоторому огласить, Что, равномерно холодея, Все перепуталось, и сладко повторять: Наша родина, Лета, Лорелея. Достаточно кукситься! Бумаги в стол засунем! Я сегодня славным бесом обуян, Как как будто в корень голову шампунем Мне вымыл парикмахер Франсуа.

Держу пари, что я еще не погиб, И, как жокей, ручаюсь головой, Что я еще могу набедокурить На рысистой дорожке беговой. Держу в уме, что сегодня 30 1-ый Красивый год в черемухах цветет, Что возмужали дождевые червяки И вся Москва на яликах плывет. Не беспокоиться. Нетерпенье - роскошь, Я равномерно скорость разовью - Прохладным шагом выйдем на дорожку - Я сохранил дистанцию мою.

Ежели утро зимнее мрачно, То прохладное твое окно Смотрится, как старенькое панно: Зеленеет плющ перед окном; И стоят, под ледяным стеклом, Тихие деревья под чехлом — Ото всех ветров защищены, Ото всяких бед ограждены И ветвями переплетены.

Полусвет становится лучист. Перед самой рамой — шелковист Содрогается крайний лист. Еще не погиб ты, еще ты не один, Покуда с нищенкой-подругой Ты наслаждаешься величием равнин И мглой, и холодом, и вьюгой. В шикарной бедности, в могучей бедности Живи спокоен и утешен. Благословенны дни и ночи те, И сладкогласный труд безгрешен. Несчастлив тот, кого, как тень его, Стращает лай и ветер косит, И беден тот, кто сам полуживой У тени милостыню просит. Жизнь свалилась, как зарница, Как в стакан воды - ресничка.

Изолгавшись на корню, Никого я не виню. Хочешь яблока ночного, Сбитню свежайшего, крутого, Хочешь, валенки сниму, Как пушинку подниму. Ангел в светлой сети В золотой стоит овчине, Свет фонарного луча - До высочайшего плеча. Разве кошка, встрепенувшись, Черным зайцем обернувшись, Вдруг простегивает путь, Исчезая где-нибудь. Как дрожала губ малина, Как поила чаем отпрыска, Говорила наугад, Ни к чему и невпопад.

Как нечаянно запнулась, Изолгалась, улыбнулась - Так, что вспыхнули черты Неуклюжей красы. Есть за куколем дворцовым И за кипенем садовым Заресничная страна,- Там ты будешь мне супруга. Bыбрав валенки сухие И тулупы золотые, Взявшись за руки, вдвоем, Той же улицей пойдем, Без оглядки, без помехи На сияющие вехи - От зари и до зари Налитые фонари.

И всласть, с утра до вечера, Заученную вхруст, Одну сонату нескончаемую Играл он наизусть Что, Александр Герцович, На улице темно? Брось, Александр Герцович, Чего же там?.. Всё равно Пускай там нтальяночка, Покуда снег хрустит, На узких на саночках За Шубертом летит. Нам с музыкой-голубою Не страшно умереть, А там - вороньей шубою На вешалке висеть За гремучую доблесть будущих веков, За высочайшее племя людей Я лишился и чаши на пире отцов, И веселья, и чести собственной.

Мне на плечи кидается век-волкодав, Но не волк я по крови собственной, Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей. Чтобы не созидать ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых кровей в колесе, Чтобы сияли всю ночь голубые песцы Мне в собственной первобытной красоте, Уведи меня в ночь, где течет Енисей И сосна до звезды достает, Поэтому что не волк я по крови собственной И меня лишь равный уничтожит. За Паганини длиннопалым Бегут цыганскою гурьбой - Кто с чохом чех, кто с польским балом, А кто с венгерской немчурой.

Девчонка, выскочка, гордячка, Чей звук широкий, как Енисей,- Утешь меня игрой своей: На голове твоей, полячка, Марины Мнишек бугор кудрей, Смычок твой мнителен, скрипачка. Утешь меня Шопеном чалым, Суровым Брамсом, нет, постой: Парижем мощно-одичалым, Мучным и потным карнавалом Иль брагой Вены юный - Вертлявой, в дирижерских фрачках.

В дунайских фейерверках, скачках И вальс из гроба в колыбель Переливающей, как хмель. Играйся же на разрыв аорты С кошачьей головой во рту, Три чорта было - ты 4-ый, Крайний чудный чорт в цвету. За то, что я руки твои не смог удержать, За то, что я кинул соленые нежные губки, Я должен рассвета в дремучем Акрополе ожидать.

Как я терпеть не могу пахнущие, древнейшие срубы! Ахейские мужи во тьме снаряжают жеребца, Зубчатыми пилами в стенки вгрызаются прочно, Никак не уляжется крови сухая возня, И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.

Как мог я помыслить, что ты возвратишься, как смел? Для чего преждевременно я от тебя оторвался? Еще не рассеялся мрак и петушок не пропел, Еще в древесину горячий топор не врезался. Прозрачной слезой на стенках проступила смола, И ощущает город свои древесные ребра, Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла, И три раза приснился мужам соблазнительный образ.

Где милая Троя? Где королевский, где девичий дом? Он будет разрушен, высочайший Приамов скворешник. И падают стрелы сухим древесным дождиком, И стрелы остальные растут на земле, как орешник. Крайней звезды безболезненно гаснет укол, И серою ласточкой утро в окно постучится, И медленный день, как в траве пробудившийся вол, На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.

Чудное Мгновенье. Любовная лирика российских поэтов. Заблудился я в небе - что делать? Тот, кому оно близко,- ответь! Легче было для вас, Дантовых девять Атлетических дисков, звенеть. Не разнять меня с жизнью: ей снится Убивать и на данный момент же ублажать, Чтоб в уши, в глаза и в глазницы Флорентийская била тоска. Не кладите же мне, не кладите Остроласковый лавр на виски, Лучше сердечко мое разорвите Вы на голубого звона кусочки И когда я усну, отслуживши, Всех живущих прижизненный друг, Он раздастся и поглубже и выше - Отклик неба - в остывшую грудь.

Отверженное слово «мир» В начале оскорбленной эры; Светильник в глубине пещеры И воздух горных государств — эфир; Эфир, которым не смогли, Не захотели мы дышать. Козлиным голосом, снова, Поют косматые свирели. Пока ягнята и волы На тучных пастбищах водились И миролюбивые садились На плечи сонных скал орлы,— Германец выкормил сокола, И лев британцу подчинился, И галльский гребень возник Из петушиного хохла.

А сейчас завладел дикарь Священной палицей Геракла, И темная земля иссякла, Неблагодарная, как встарь. Я палочку возьму сухую, Огонь добуду из нее, Пускай уходит в ночь глухую Мной всполошенное зверье! Петушок и лев, широкохмурый Орел и ласковый медведь — Мы для войны построим клеть, Звериные пригреем шкуры. А я пою вино времен — Источник речи италийской — И в колыбели праарийской Славянский и германский лен!

Италия, для тебя не лень Тревожить Рима колесницы, С кудахтаньем домашней птицы Перелетев через плетень? И ты, соседка, не взыщи — Орел топорщится и злится: Что, ежели для твоей пращи Тяжкий камень не годится? В зверинце заперев животных, Мы успокоимся навечно, И станет полноводней Волга, И рейнская струя светлей,— И умудренный человек Почтит невольно чужестранца, Как полубога, буйством танца На берегах великих рек.

Звук усмотрительный и глухой Плода, сорвавшегося с древа, Посреди немолчного напева Глубочайшей тишины лесной Осенний сумрак - ржавое железо Поскрипывает, поет и разьедает плоть Что весь соблазн и все богатства Креза Пред лезвием твоей тоски, господь! Я как змеей танцующей измучен И перед ней, тоскуя, трепещу, Я не желаю души собственной излучин, И разума, и музы не желаю.

Довольно лукавых отрицаний Распутывать зигзагообразный клубок; Нет стройных слов для жалоб и признаний, И кубок мой тяжел и неглубок. К чему дышать? На твердых камнях танцует Нездоровой удав, свиваясь и клубясь, Качается, и тело опояшет, И падает, в один момент утомясь.

И бесполезно, накануне экзекуции, Видением и пеньем потрясен, Я слушаю, как узник, без боязни Железа визг и ветра черный стон! Золотистого меда струя из бутылки текла Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела: Тут, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла, Мы совершенно не скучаем,— и через плечо посмотрела.

Всюду Бахуса службы, как как будто на свете одни Охранника и собаки,— идешь, никого не заметишь. Как томные бочки, размеренные катятся дни: Далековато в шалаше голоса — не усвоишь, не ответишь. Опосля чаю мы вышли в большой карий сад, Как реснички, на окнах опущены черные шторы.

Мимо белоснежных колонн мы отправь поглядеть виноград, Где воздушным стеклом обливаются сонные горы. Я сказал: виноград, как древная битва, живет, Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке: В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот Золотых десятин благородные, ржавые грядки. Ну а в комнате белоснежной, как прялка, стоит тишь.

Пахнет уксусом, краской и свежайшим вином из подвала, Помнишь, в греческом доме: возлюбленная всеми жена,— Не Лена — иная — как долго она вышивала? Золотое руно, где же ты, золотое руно? Всю дорогу шумели морские томные волны. И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно, Одиссей возвратился, местом и временем полный. В каждой радуются келье Имябожцы-мужики: Слово — незапятнанное веселье, Исцеленье от тоски! Всенародно, громогласно Чернецы осуждены; Но от лжи прелестной Мы спасаться не должны.

Каждый раз, когда мы любим, Мы в нее впадаем вновь. Безымянную мы губим Вкупе с именованием любовь. Из омута злого и вязкого Я вырос, тростинкой шурша, И страстно, и томно, и нежно Запретною жизнью дыша. И никну, никем не замеченный, В прохладный и топкий приют, Приветственным шелестом встреченный Короткиx осенниx минут. Я счастлив беспощадной обидою, И в жизни поxожей на сон, Я каждому тайно завидую И в каждого тайно влюблен. Из полутемной залы, вдруг, Ты выскользнула в легкой шали - Мы никому не помешали, Мы не будили спящих слуг Как жеребцы медлительно ступают, Как не много в фонарях огня!

Чужие люди, правильно, знают, Куда везут они меня. А я вверяюсь их заботе. Мне холодно, я спать хочу; Подбросило на повороте, Навстречу звездному лучу. Горячей головы качанье И ласковый лед руки чужой, И черных елей очертанья, Еще невиданные мной. Как по улицам Киева-Вия Отыскивает супруга не знаю чья жинка, И на щеки ее восковые Ни одна не скатилась слезинка.

Не гадают цыганочки кралям, Не играют в купеческом скрипки, На Крещатике лошадки пали, Пахнут гибелью господские Липки. Уходили с крайним трамваем Прямо з а город красноармейцы, И шинель прокричала сырая: "Мы вернемся еще - разумейте Как светотени мученик Рембрандт, Я глубоко ушел в немеющее время, И резкость моего пылающего ребра Не охраняется ни охранниками теми, Ни сиим воином, что под грозою спят.

Простишь ли ты меня, великолепный брат И мастер и отец черно-зеленой теми,- Но око соколиного пера И жаркие ларцы у полночи в гареме Смущают не к добру, смущают без добра Мехами сумрака взволнованное племя. И для мамы влюбленной Солнце темное взойдет. Бойся мамы, ты, Ипполит: Федра - ночь - тебя сторожит Посреди белоснежного дня. Уязвленная Тезеем На него напала ночь. Мы же, песнью похоронной Провожая мертвых в дом, Страсти одичавшей и бессонной Солнце темное уймем.

Я не находил в расцветающие мгновенья Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз, Но в декабре праздничного бденья Воспоминанья мучат нас. И в декабре семнадцатого года Всё утратили мы, любя; Один ограблен волею народа, Иной ограбил сам себя Когда-нибудь в столице шалой На скифском праздничке, на берегу Невы При звуках омерзительного бала Сорвут платок с прелестной головы.

Но, ежели эта жизнь — необходимость абсурда И корабельный лес — высочайшие дома,— Я полюбил тебя, безрукая победа И зачумленная зима. На площади с броневиками Я вижу человека — он Волков пылающими стращает головнями: Свобода, равенство, закон. Нездоровая, тихая Кассандра, Я больше не могу — для чего Сияло солнце Александра, 100 лет тому назад сияло всем? Notes: Обращено к А. Когда в теплой ночи замирает Лихорадочный Форум Москвы И театров широкие зевы Возвращают массу площадям — Протекает по улицам пышноватым Оживленье ночных похорон; Льются мрачно-веселые толпы Из каких-либо божественных недр.

Это солнце ночное хоронит Возбужденная играми чернь, Ворачиваясь с полночного пира Под глухие удары копыт, И, как новейший встает Геркуланум, Спящий город в сияньи луны: И убогого рынка лачуги, И могучий дорический ствол! Когда мозаик никнут травки И церковь звонкая пуста, Я в темноте, как змей лукавый, Влачусь к подножию креста. Я пью монашескую нежность В сосредоточенных сердцах, Как кипариса безнадежность В неумолимых высотах.

Люблю изогнутые брови И краску на лице святых, И пятна золота и крови На теле статуй восковых. Быть может, лишь призрак плоти Обманывает нас в мечтах, Просвечивает меж лохмотий, И дышит в роковых страстях. Когда на площадях и в тиши келейной Мы сходим медлительно с разума, Прохладного и незапятнанного рейнвейна Предложит нам беспощадная зима.

В серебряном ведре нам дает стужа Валгаллы белоснежное вино, И светлый образ северного супруга Припоминает нам оно. Но северные скальды грубы, Не знают радостей игры, И северным дружинам любы Янтарь, пожары и пиры. Им лишь снится воздух юга — Чужого неба волшебство,— И все-же упрямая подруга Откажется испытать его.

Когда октябрьский нам готовил временщик Ярмо насилия и злости И ощетинился убийца-броневик, И пулеметчик низколобый,— — Керенского распять! И укоризненно мелькает эта тень, Где спостроек красноватая подкова; Как как будто слышу я в октябрьский тусклый день: Вязать его, щенка Петрова! Посреди гражданских бурь и яростных личин, Тончайшим гневом пламенея, Ты шел бестрепетно, вольный гражданин, Куда вела тебя Психея.

И ежели для остальных восторженный люд Венки свивает золотые — Благословить тебя в дальний ад сойдет Стопами легкими Наша родина. Ноябрь Стихи серебряного века. Колют реснички, в груди прикипела слеза.

Чую без ужасу, что будет и будет гроза. Кто-то чудной меня что-то торопит запамятовать. Душно,- и все-же до погибели охото жить. С пар приподнявшись на 1-ый раздавшийся звук, Дико и сонно еще озираясь вокруг, Так вот бушлатник шершавую песню поет В час, как полосой заря над острогом встает.

Март Стихи серебряного века. Кто знает! Может быть, не хватит мне свечки — И посреди бела дня останусь я в ночи; И, зернами дыша рассыпанного мака, На голову мою надену митру мрака: Как поздний патриарх в разрушенной Москве, Неосвещенный мир неся на голове — Чреватый слепотой и муками раздора; Как Тихон, ставленник крайнего собора Куда как страшно нам с тобой, Товарищ большеротый мой!

Ох, как крошится наш табак, Щелкунчик, дружок, дурак! А мог бы жизнь просвистать скворцом, Заесть ореховым пирогом Да, видно, нельзя никак. Мысль, вооруженная рифмами. Поэтическая антология по истории российского стиха. Составитель В.

Ленинград: Изд-во Ленинградского института, Я возвратился в мой город, знакомый до слез, До прожилок, до детских припухлых желез. Ты возвратился сюда, так глотай же скорей Рыбий жир ленинградских речных фонарей, Узнавай же быстрее декабрьский денек, Где к наизловещему дегтю подмешан желток. У тебя телефонов моих номера. У меня еще есть адреса, По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице темной живу, и в висок Ударяет мне вырванный с мясом звонок, И всю ночь напролет жду гостей дорогих, Шевеля кандалами цепочек дверных. Декабрь Стихи серебряного века. Люблю морозное дыханье И пара зимнего признанье: Я - это явь; явь - это явь И мальчишка, красноватый, как фонарик, Собственных салазок государик И заправила, мчится вплавь.

И я - в размолвке с миром, с волей - Заразе саночек мирволю - В сребристых скобках, в бахромах - И век бы падал векши легче, И легче векши в мягенькой речке - Полнеба в валенках, в ногах Андрониковой Дочь Андроника Комнена, Византийской славы дочь! Помоги мне в эту ночь Солнце выручить из плена, Помоги мне пышность тлена Стройной песнью превозмочь, Дочь Андроника Комнена, Византийской славы дочь! Мастерица виноватых взоров, Малеханьких держательница плеч! Усмирен мужской страшный норов, Не звучит утопленница-речь.

Прогуливаются рыбы, рдея плавниками, Раздувая жабры: на, возьми! Их, бесшумно охающих ртами, Полухлебом плоти накорми. Мы не рыбы красно-золотые, Наш обычай сестринский таков: В теплом теле ребрышки худые И напрасный мокроватый сияние зрачков. Маком бровки мечен путь страшный Что же мне, как янычару, люб Этот крошечный, летуче-красный, Этот ничтожный полумесяц губ?..

Не серчай, турчанка дорогая: Я с тобой в глухой мешок зашьюсь, Твои речи черные глотая, За тебя кривой воды напьюсь. Ты, Мария,- гибнущим выручка, Нужно погибель предупредить - заснуть. Я стою у твоего порога. Уходи, уйди, еще побудь. Февраль Стихи серебряного века. Еще далековато асфоделей Прозрачно-серая весна, Пока еще на самом деле Шуршит песок, бурлит волна.

Но тут душа моя вступает, Как Персефона в легкий круг, И в королевстве мертвых не бывает Очаровательных загорелых рук. Для чего же лодке доверяем Мы тяжесть урны гробовой И праздничек темных роз свершаем Над аметистовой водой? Туда душа моя стремится, За мыс туманный Меганом, И темный парус возратится Оттуда опосля похорон. Как быстро тучи пробегают Неосвещенною грядой, И хлопья темных роз летают Под данной для нас ветреной луной.

И, птица погибели и рыданья, Влачится траурной каймой Большой флаг воспоминанья За кипарисною кормой. И раскрывается с шуршаньем Печальный веер прошедших лет,— Туда, где с темным содроганьем В песок зарылся амулет. Туда душа моя стремится, За мыс туманный Меганом, И темный парус вернется Оттуда опосля похорон! Мне Тифлис горбатый снится, Сазандарей стон звенит, На мосту люд толпится, Вся ковровая столица, А внизу Кура шумит.

Над Курою есть духаны, Где вино и милый плов, И духанщик там румяный Подает гостям стаканы И служить для тебя готов. Кахетинское густое Отлично в подвале пить,— Там в прохладе, там в покое Пейте вдоволь, пейте двое,— Одному не нужно пить! В самом небольшом духане Ты обманщика отыщешь, Ежели спросишь «Телиане» — Поплывет Тифлис в тумане, Ты в бутылке поплывешь.

Человек бывает старенькым, А барашек юным, И под месяцем поджарым С розоватым винным паром Полетит шашлычный дым Мне холодно. Прозрачная весна В зеленоватый пух Петрополь одевает, Но, как медуза, невская волна Мне отвращенье легкое внушает. По набережной северной реки Каров мчатся светляки, Летят стрекозы и жуки железные, Мерцают звезд булавки золотые, Но никакие звезды не уничтожат Морской воды тяжкий изумруд.

Мой тихий сон, мой сон ежеминутный — Невидимый, завороженный лес, Где носится некий шорох смутный, Как дивный шелест шелковых завес. В сумасшедших встречах и туманных спорах, На перекрестке ошеломленных глаз Невидимый и непонятный шорох, Под пеплом вспыхнул и уже погас. И как туманом одевает лица, И слово замирает на устах, И кажется — испуганная птица Метнулась в вечереющих кустиках. Воздушный бисквит. Прозрачный стакан с ледяною водою. И в мир шоколада с румяной зарею, В молочные Альпы, мечтанье летит.

Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть - И в тесноватой беседке, средь пыльных акаций, Принять благосклонно от булочных граций В затейливой чашечке хрупкую снедь Подруга шарманки, покажется вдруг Бродячего ледника пестрая крышка - И с скупым вниманием глядит мальчик В расчудесного холода полный сундук. И боги не ведают - что он возьмет: Алмазные сливки иль вафлю с начинкой? Но быстро исчезнет под узкой лучинкой, Сверкая на солнце, божественный лед.

Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за 10 шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлёвского горца. Его толстые пальцы, как червяки, жирны, А слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются усища, И сияют его голенища. А вокруг него сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, Он один только бабачит и тычет, Как подкову, кует за указом указ: Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что ни казнь у него - то малина И широкая грудь осетина.

На меня нацелилась груша да черемуха - Силою рассыпчатой бьет меня без промаха. Кисти совместно с звездами, звезды вкупе с кистями,- Что за двоевластье там? В чьем соцветьи истина? С цвету ли, с размаха ли - бьет воздушно-целыми В воздух, убиваемый кистенями белоснежными. И двойного аромата сладость неуживчива: Борется и тянется - смешана, обрывчива. На розвальнях, уложенных травой, Чуть прикрытые рогожей роковой, От Воробьевых гор до церковки знакомой Мы ехали огромною Москвой.

А в Угличе играют малыши в бабки И пахнет хлеб, оставленный в печи. По улицам меня везут без шапки, И теплятся в часовне три свечки. Не три свечки горели, а три встречи — Одну из их сам Бог благословил, Четвертой не бывать, а Рим далече — И никогда он Рима не обожал. Ныряли сани в темные ухабы, И ворачивался с гульбища люд. Худые мужчины и злые бабы Переминались у ворот.

Сырая даль от птичьих свор чернела, И связанные руки затекли; Принца везут, немеет страшно тело — И рыжую траву подожгли. Notes: Обращено к М. На ужасной высоте блуждающий огонь! Но разве так звезда мерцает? Прозрачная звезда, блуждающий огонь,- Твой брат, Петрополь, умирает! На ужасной высоте земные сны горят, Зеленоватая звезда летает.

О, ежели ты звезда,- воды и неба брат,- Твой брат, Петрополь, умирает! Страшный корабль на ужасной высоте Несется, крылья расправляет Зеленоватая звезда,- в прелестной бедности Твой брат, Петрополь, погибает. Прозрачная весна над черною Невой Сломалась, воск бессмертья тает О, ежели ты звезда,- Петрополь, город твой, Твой брат, Петрополь, умирает!

Пиндарический отрывок Глядим на лес и говорим: - Вот лес корабельный, мачтовый, Розовые сосны, До самой верхушки вольные от лохматой ноши, Им бы скрепеть в бурю, Одинокими пиниями, В разъяренном безлесном воздухе; Под соленою пятою ветра устоит отвес, пригнанный к пляшущей палубе, И мореплаватель, В необузданной жажде места, Влача через мокроватые рытвины хрупкий устройство геометра, Сличит с притяженьем земного лона Шероховатую поверхность морей.

А вдыхая запах Смолистых слез, проступивших через обшивку корабля, Любуясь на доски Заклепанные, слаженные в переборки Не вифлеемским мирным плотником, а остальным - Папой путешествий, другом морехода,- Говорим: - И они стояли на земле, Неловкой, как хребет осла, Запамятывая верхушками о корнях На именитом горном кряже, И шумели под пресным ливнем, Неудачно предлагая небу выменять на щепотку соли Собственный благородный груз.

С что начать? Всё трещит и качается. Воздух дрожит от сравнений. Ни одно слово не лучше другого, Земля гудит метафорой, И легкие двуколки, В броской упряжи густых от натуги птичьих свор, Разрываются на части, Соперничая с храпящими любимцами ристалищ. Три раза блажен, кто введет в песнь имя; Увенчанная названьем песнь Подольше живет посреди остальных - Она отмечена посреди подруг повязкой на лбу, Исцеляющий от беспамятства, очень мощного одуряющего аромата - Будь то близость мужчины, Либо запах шерсти мощного зверька, Либо просто дух чебра, растертого меж ладоней.

Воздух бывает темным, как вода, и всё живое в нем плавает, как рыба, Плавниками расталкивая сферу, Плотную, упругую, чуток нагретую,- Хрусталь, в котором движутся колеса и шарахаются лошадки, Мокроватый чернозем Нееры, каждую ночь распаханный поновой Вилами, трезубцами, мотыгами, плугами. Воздух замешен так же густо, как земля,- Из него нельзя выйти, в него тяжело войти. Шорох пробегает по деревьям зеленоватой лаптой: Детки играют в бабки позвонками погибших животных.

Хрупкое исчисление нашей эпохи подступает к концу. Спасибо за то, что было: Я сам ошибся, я сбился, запутался в счете. Эпоха звенела, как шар золотой, Полая, литая, никем не поддерживаемая, На всякое прикосновение отвечала "да" и "нет".

Так ребенок отвечает: "Я дам для тебя яблоко" либо "Я не дам для тебя яблока". И лицо его четкий слепок с голоса, который произносит эти слова. Звук еще звенит, хотя причина звука исчезла. Жеребец лежит в пыли и храпит в мыле, Но крутой поворот его шейки Еще сохраняет воспоминание о беге с разбросанными ногами,- Когда их было не четыре, А по числу камешков дороги, Обновляемых в четыре смены, По числу отталкивании от земли пышущего жаром иноходца.

Так Нашедший подкову Сдувает с нее пыль И растирает ее шерстью, пока она не заблестит, Тогда Он вешает ее на пороге, Чтоб она отдохнула, И больше уж ей не придется высекать искры из кремня. Людские губки, которым больше нечего огласить, Сохраняют форму крайнего произнесенного слова, И в руке остается ощущенье тяжести, Хотя кувшин наполовину расплескался, пока его несли домой.

То, что я на данный момент говорю, говорю не я, А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой пшеницы.